Из истории Клуба. Имена и фамилии реальных персонажей слегка изменены.
Осенью одна тысяча девятьсот восемьдесят девятого года я понял, почему мне стало тесно в рамках литературного объединения «Восходящая звезда». На протяжении двух лет молодой человек с моей внешностью, отнюдь не поэтической, а скорее похожий на тупорылого работягу, с удовольствием посещал теоретические занятия, которые проводил никому не известный литератор с претенциозным псевдонимом – Вдохновенный. Справедливости ради надо отметить, что знаниями он делился всё-таки полезными и старался донести их до каждого, кто хотел когда-нибудь оказаться рядом с Блоком или Гумилёвым. Ямбы, дактили, метафоры и спондеи я впитывал, как губка. В конце концов мои произведения обрели авторскую узнаваемость, то есть я обрёл своё творческое лицо. Потянуло, на волю, словно птицу, запертую в клетке.
Как-то вечером я возвращался домой на метро. Ехать предстояло от «Молодёжной» до «Каширки» и, чтобы не заснуть в районе «Автозаводской», я купил «Вечёрку» и пару газетёнок из жёлтой прессы. Глаза блуждали по строчкам, не задерживаясь подолгу на какой-либо информации. Они уже примеряли веки-пижаму и просили ночного киномеханика показать хороший, мелодраматический сон. Вдруг в вагоне сверкнула молния. Стоп! Это было на предыдущей странице…. Так-так-так! Вот оно! Некий дом самодеятельного творчества проводит конкурс сатиры и юмора. Желающим принять участие необходимо до такого-то – такого-то прислать прозу, поэзию не более чем на трёх печатных листах. Лауреаты получат дипломы, а лучшие работы напечатают в журнале «Крокодил». Тут я вспомнил, что у меня нет ни одной публикации. Оба-на! Когда судьба подбрасывает такой шанс – его надо использовать. Вдруг я застыл от внезапного открытия: моё творчество, если не считать ранних матерных поделок, вообще не связано с юмором. Что же делать? «Спокойно, спокойно…», - пытался я себя успокоить оставшуюся часть дороги.
Приличных стихов, вызывающих у слушателей приступы смеха, в моей небольшой коллекции не нашлось. Я задумался. Конкурс сатиры и юмо…. Сатиры! Конкурс Сатиры! Ведь злободневные социальные стихотворения и есть – настоящая острая сатира!
«Ночная Москва»... Вряд ли. Уж очень зло: «Только спит человек, как холоп! Хоть – потоп!». Отпадает. «Ошибка»... «Как я посмел – убогий графоман – себя причислить к лежбищу поэтов?» Вроде, неплохо… Зато потом: «Фашист, шалава, пидор, наркоман…» И следом ответ на мои сомнения: «Ну, разве пишет кто-нибудь об этом?» Верно, и оценивать не будут. Сразу – в урну. Может зарисовку про алкоголика отправить, которая пока без названия? Правда, чувствую, написано немного нравоучительно, но, по-моему, в струю. Посмотришь вокруг – спивается народ, почём зря. Не в музеи, да театры ходит, а по винным забегаловкам. Что ж, идея! Завтра в студии с Германовичем посоветуюсь.
Валерий Германович Мясниковский, серьёзный поэт и не менее серьёзный критик отнёсся к моей затее скептически: мол, знаем мы эти конкурсы-шмонкурсы, но ряд ценных советов дал. Во-первых, обозвал творение «Чертовщиной» и, во-вторых, вместо неуклюжей строчки «Приятель, мы, как братья схожи!» безвозмездно подарил другую: «Приятель, не забудь налить мне тоже!» Честное слово – получилось прикольно и не нравоучительно. На следующий день я отнёс стихотворение в приёмную комиссию.
Материалы принимала элегантная женщина неопределённых лет
- Разумовская Эмма Фёдоровна, - представилась она, - Что вы нам принесли, молодой человек? Стихи? Очень интересно! Давайте-ка посмотрим!
Я, перебарывая робость, протянул печатный лист. Эмма Фёдоровна прочитала и вынесла предварительный вердикт:
- Недурно! Недурно! Следующий….
Её протянутая рука незадачливо повисла в воздухе.
- Это всё? – разочарованно спросила она и, когда я, молча, как бы извиняясь за причинённые неудобства, кивнул головой, добавила, - Очень жаль. Некоторые вместо разрешённых трёх вываливают пять – бездарного рифмоплётства или десять – прозаической графомании. А у вас, несмотря на маленький объём – неплохие шансы.
- Спасибо за поддержку, - сподобился я на реплику и на прощание улыбнулся. Эмма Фёдоровна велела ждать звонка. Спустя месяц она позвонила и поздравила с присуждением третьего места. Вручение дипломов должно было состояться в ближайшую среду. К тому же лауреаты обязаны прочесть со сцены свои нетленные, но в пределах установленного регламентом времени, шедевры.
При таком скоплении народа – а я предвидел аншлаг – мне выступать не приходилось. Читал в узком кругу на квартирах, в студии среди знакомых, но чтобы внимал зал, соизмеримый по вместимости с кинотеатром? В общем, я готовился к дебюту. Дикцию отрабатывать не имело смысла: проблемы «-тр-» существовали с детства. Слава Богу, слово «тринадцать» в данном стихотворении отсутствует. Однако, и – «грехов», и – «к гранёным берегам» готовили незримые ловушки.
По несколько раз на дню перед зеркалом я декламировал стихи и чувствовал – чего-то не хватает. С произношением и выражением удалось установить маломальские контакты – хромала артистичность. Я ничего лучшего не придумал, как изобразить кающегося алкоголика. Для верности решил во время выступления держать в руке стакан и в самый кульминационный момент заглянуть в него, делая вид, что общаюсь с неизученной до конца субстанцией, находящейся внутри.
Наступила долгожданная среда. Вечером в доме самодеятельного творчества народу и впрямь было предостаточно. Со многими выступающими присутствовали важные седоволосые тренеры, возможно, из Союза писателей и шумные, простимулированные алкогольными напитками, команды поддержки.
Эмму Фёдоровну я увидел мельком: она улыбнулась, показывая, что – всё в порядке и упорхнула в направлении столика членов жюри. Когда их объявили пофамильно, в мою душу хлынул океан гордости – Андрей Хохонтов, Эммануил Девин, Лев Вовожёнов, Владлен Лахнов и Андрей Гнуков. Знаменитые писатели-юмористы! Значит, талант поэта имярек признали не какие-нибудь чинуши, присосавшиеся к искусству, а признанные корифеи! Мастера острого слова!
Сначала к микрофону вызывали тех, кто награждался поощрительными дипломами. Честно говоря, некоторым я бы навсегда запретил прикасаться к ручке и бумаге. Видимо, их протаскивали настолько волосатые лапы, что у жюри не хватило смелости признать кипы подобного творчества макулатурой.
Первой, кто произвёл пристойное впечатление, оказалась женщина, читавшая афоризмы – Тамара Влейман. Не то чтобы хохотал весь зал, но она говорила доступным языком о женском, наболевшем. Смотрелось – мило. Потом вновь наступила десятиминутная пауза для любителей принародно позевать. Порадовал Валера Вислоухин. Чувствовалось, что он чуть подкорректировал стихотворный текст о Чапаеве, влюбившегося в пулемётчицу Анку, убрав из оригинала народные обороты.
Наконец объявили, что пробил час гениев, и первым, обозвав лауреатом третьей степени и заслуженным юмористом Москвы, пригласили меня. Я сидел в ряду тридцатом, поэтому постарался перелететь проход на крыльях счастья, но он вдруг стал невообразимо узким, и подошвы налились свинцом. Уже на сцене я почувствовал, как задрожали коленки. Когда сознание вернулось, одна рука сжимала микрофон, другая – стакан. Попробуй кто-нибудь тогда вырвать либо ёмкость, либо устройство – не получилось бы!
Из зала донеслось:
- Наливай! Чего боишься?
Ехидную реплику поддержало жюри (по-моему, Вовожёнов):
- Ого! Со своей посудой!
Снова – всеобщее веселье, благодаря которому ко мне вернулась уверенность. Я наполнил лёгкие спёртым воздухом многолюдного помещения и рубанул:
«Опять в кармане ветер ночевал!
Опутали –
стальная паутина
долгов, грехов, застольных подвывал…»
Это было не со мной. Уверяю – в момент написания душой не кривил. Выпить люблю, не спорю. Но чтобы – до последних портков? Никогда! А опустившихся – презираю! Ей, Богу!
«…и лени необъятная перина».
С ленью нас не разлучить. Пробовали и ремнём (в детстве), и плохими оценками (в школе), и лишением премии (на работе) – бесполезно. Наверное, поэтому в девятом классе из предметов, призывающих с их помощью строить планы на будущее, я выбрал литературу. Причём, не целиком – от корки до корки, а только поэзию. «Гроза» Островского, «Что делать?» Чернышевского, «Преступление и наказание» Достоевского проскакали породистыми скакунами мимо моего внимания. Из-за лени.
«А жизнь течёт из горлышка в стакан …»
Неплохо придумано. Пять с плюсом!
«… неутомимой горькою рекою,
и я спешу к гранёным берегам –…»
Ещё – пятёрка. Так недалеко и до общественного признания.
«… найти у них забвенья и покоя.»
Единственная слабая строчка. Положа руку на сердце, признаюсь, что в ней я сомневался с самого начала, с черновика, но на лучшую не хватило вдохновения. Финал стихотворения был изменён благодаря постороннему взгляду, а этот недочёт Валерий Германович пожалел. Вряд ли он его не заметил: профессионалы отмечают сильное и никудышное моментально.
«Но вижу я, как в зеркале воды
чудовище речное строит рожи…»
Бр-р-р-р! Жуть!
«…и голосом осипшим говорит:
- Приятель, не забудь налить мне тоже!»
Зал принял не так, как хотелось бы: хлопали вежливо, ради приличия. «Да, пошли вы …», - я получил диплом, электронный будильник и откланялся.
Также третье место заняли (вполне заслуженно) – пухленький афорист Костя Кривилёв и писатель-сатирик Владимир Мельниченко. Вторые – поэт Игорь Вершин и писатель, о котором я в жизни больше никогда не слышал. А упоминавшиеся мной лауреаты по приглашению Эммы Фёдоровны вошли в состав концертного коллектива «Чёртова дюжина». Кривилёв внёс толковое рационализаторское предложение – добавить двух приличных бардов. Так появились – Денис Заводов и Жора Фишман. Репертуар Дениса состоял из собственных песен. Жора молился на Галича. Исполняя его песни, он даже придерживался (кстати, очень похоже) авторской интонации. Программу составляли, беспощадно критикуя друг друга, сообща. Каждый пытался вырваться на ведущие роли, прослыть проницательным режиссёром. Из-за мелких склок труппа едва не развалилась, не дав ни одного концерта. Спасла положение, используя право родителя, Эмма Фёдоровна.
- Я здесь командую, вашу мать! – закричала она, разнимая во время очередных разборок, воюющие таланты.
- А почему Вершин называет меня бездарем? – возмущался раскрасневшийся и потный Вислоухин.
- Да потому что ты только матом умеешь писать, - пустил ядовитую стрелу Игорь, - Я лично не представляю, каким образом ты свои стихи в народ выпустишь! Нас сразу же в «дурку» запрут.
- Я разве на конкурсе шёпотом стихи читал?
- Успокойся, Валера, ты громко читал, - согласилась Разумовская.
- И кто-нибудь слышал хоть одно нецензурное слово, слетевшее с моего языка?
- Конечно, нет! – сказал я, и, обращаясь к остальным, добавил, - Ребята, чего мы делим? Славу, до которой, по правде говоря – десятилетия? Деньги? Так они пока не заработаны. Наверное, имеет смысл – успокоиться и уважать того же Вислоухина за то, что он решил писать нестандартно.
- Прислушайтесь к умному человеку, - посоветовала Эмма Фёдоровна. Я в ответ по благодарил, как это делали аристократы девятнадцатого века, расшаркавшись.
Итак, вскоре в свет вышла афиша:
ТВОРЧЕСКАЯ ЛАБОРАТОРИЯ
«ЧЁРТОВА ДЮЖИНА»
1. Тамара Влейман – женские афоризмы.
2. Игорь Вершин – полусерьёзный поэт.
3. Денис Заводов – весёлый бард.
4. Владимир Мельниченко – писатель-сатирик.
5. Валерий Вислоухин – озорной поэт.
6. Константин Кривилёв – мужские афоризмы.
7. Жора Фишман – грустный бард.
8. Сергей Серый (от автора - мой несостоявшийся псевдоним) – грозный поэт.
ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ РУКОВОДИТЕЛЬ –
Разумовская Эмма Фёдоровна.
Первые два концерта (к сожалению, бесплатных) – в медицинском училище и ДК «Комсомолец», для номенклатурных работников, прошли с успехом. Нам, всем без исключения, зрители аплодировали, как Андрею Вознесенскому, Михаилу Жванецкому или Кларе Новиковой. Представитель райкома партии сказал, что мы идём правильным путём, и дал добро на дальнейшую деятельность. Таким образом, пользуясь покровительством серьёзных инстанций, зимой нам удалось несколько раз выступить за жалкие копейки. Но грошовые заработки не могли омрачить внутренней атмосферы, ради которой девять, справедливо включая художественного руководителя, талантливых человек, собирались, частенько жертвуя свободным временем, на репетиции, более похожие на чайно-винные посиделки.
К мартовскому празднику Эмма Фёдоровна пробила первый выезд за приделы кольцевой дороги. Те же партийные товарищи порекомендовали наш коллектив известной на всю страну Таракановской спичечной фабрике. Только добираться надлежало своим ходом – на электричке. Зато ставки за выступление предлагались удвоенные.
В условленный час на вокзал прибыли все без опоздания, кроме нашей кормилицы. Эмма Фёдоровна неожиданно слегла с высокой температурой. Она экстренно дозвонилась до Тамары и вручила той бразды правления. Поэтому афористка Влейман при встрече выглядела на десять сантиметров выше, чем обычно. Чтобы избежать ненужных склок, ею был придуман хитрый ход: мол, сама не напрашивалась, если желаете – можете устроить перевыборы. Валерка Вислоухин раскрыл было «рупор свободы», но, наткнувшись на жёсткий взгляд Кривилёва, заткнулся. Остальные не сочли нужным накалять обстановку.
Нам откровенно повезло, что время отъезда не совпало с часом пик, когда тысячи работяг набиваются в вонючие вагоны, толкаются, понося престарелое правительство. Эта неуправляемая разномастная толпа уже усиленно гнала план на токарных станках, развозила тонны раствора по стройкам. Я подумал – а ведь неспроста талантливые люди зачастую бывают не только не поняты основной массой, но и в жизни редко с ней пересекаются. Значит, там, в заоблачных мирах, кому-то нравится то, что, например, поэт и ассенизатор живут в разных плоскостях.
Мы заняли целый отсек и ещё два места в соседнем, которые достались Вершину и Мельниченко. Впрочем, они особенно не возражали и сразу пустились в философский междусобойчик. Оставшаяся «шестёрка» до «кольцевой» несла вразброд дорожную ахинею и только, когда за окнами пошли мелькать деревеньки, Тамара предложила перелистать сценарий выступления. В принципе, программа не подвергалась частым изменениям, правда, иногда пополнялась новыми произведениями, которые вытесняли «пенсионеров». Едва заключительный номер прошёл сквозь горнило худсовета, Влейман предупредила Вислоухина, чтобы он ни на секунду не расслаблялся. И правильно. Валерка ведь – ходячая бомба замедленного действия, и где-нибудь в дальнейшем она должна была сдетонировать.
На Таракановской фабрике встретили отлично: ковра только от проходной не постелили. Председатель профкома, женщина-колобок, каталась вокруг нас с подобострастной улыбкой, готовая удовлетворить любую нашу прихоть. Со всех сторон доносился уважительный шепоток: «У-у-у! Артисты из Москвы приехали!» Подумалось – вот, попадёшь ненароком в глушь запредельную с «крутой» сопроводиловкой, и обласкают нежнее, чем Кобзона с Ротару. Им бы, конечно, отвели под выступление городской дом культуры. Нас определили в «красный уголок», предназначенный для партийных и менее значимых собраний.
- Уважаемые рабочие и работницы! – попросила тишины профсоюзный лидер спичечников, - У нас в гостях знаменитый коллектив сатиры и юмора «Чёртова дюжина», состоящий из лауреатов (как же это слово возвышает человека в чужих глазах!) городских и всесоюзных конкурсов (загнула тётка)!
Последовали обязательные, продолжительные аплодисменты. Затем колобчиха представила Тамару Влейман. Наш «лидер» тоже не ударила лицом в грязь. Растянула до ушей полные губы и заверила, что нигде такого сердечного приёма мы не встречали. Заодно она пообещала смешное и интересное выступление. А мы должны были стать гарантами её опрометчивого обещания. Начинали ведь самые дисциплинированные….
И вот пришла очередь …
- А сейчас озорной поэт Валерий Вислоухин приоткроет завесу над засекреченными до сегодняшнего дня некоторыми эпизодами из жизни Василия Ивановича Чапаева, его верного оруженосца Петьки и лихой пулемётчицы Анки.
Озорной поэт, поддерживаемый дружными, словно заранее отрепетированными, репликами типа: «Не тушуйся, парень!», бодро взошёл на трибуну.
Половину стихотворения, вплоть до точки кипения, когда надо было в строчке «как е***ёт его ломом» заменить на удобоваримое «долбанёт», он прочитал на «отлично». Но что-то сложилось не так, что-то переклинило извилины Вислоухина.
В помещении сверкнула молния. Зрителям, оглоушенным нецензурным ломом, понадобилась психологическая (кое-кому и медицинская) помощь.
Воспользовавшись всеобщим шоком, Валерка скомкал концовку и спрятался за наши героические спины. И вовремя. Потому что коршуном налетела председатель профкома. Тамарка даже не успела наскрести двадцать восемь слов-Панфиловцев, чтобы выдержать
столь агрессивный натиск.
- Это как называется? Концертная бригада следственного изолятора? Да откуда вас только выкопали, таких хулиганов?
- Пр-р-роизошла т-т-техническая накладка, - попыталась оправдаться Влейман.
- В тридцать седьмом за публичную матерщину срока приличные навешивали, - угрожающе напомнила та, от которой зависела судьба выступления, - Впрочем, если накатать соответствующую бумагу – а свидетелей, между прочим, целый красный уголок – неизвестно, какими окажутся последствия.
Тамара извинялась минут двадцать. Подошёл и Вислоухин. Сказал, что ему очень стыдно и он раскаивается. Наконец, когда вся труппа чуть ли не упала на колени, колобчиха смилостивилась. Инцидент, казалось, был исчерпан.
Второе отделение отличалось от первого разительно, как творчество Николая Гумилёва от бездарной галиматьи Демьяна Бедного. Помещение опустело наполовину. Те, кто остался, сидели в тревожном ожидании новых фортелей. Повторный выход нашкодившего поэта у них ассоциировался с падением Тунгусского метеорита. Кто-то заткнул уши, кто-то ушёл в себя. Но, к счастью, на этот раз Валерий не согрешил. Провинциальные люди вздохнули с облегчением. Кривелёв с Фишманом, выступавшие следом, окончательно отреставрировали развалившийся престиж «Чёртовой дюжины». Мне надлежало поставить жирную добродушную точку.
В первом отделении я читал стихотворение о ворах и специально для женщин лирическое «Кто, как не я …». Не сказать, что после исполнения я стал любимцем публики, но набрал изрядное количество баллов и мог бы вполне соперничать за это звание с коммуникабельным Костей. И вот на суд щепетильной публики я впервые выносил знаменитую «Чертовщину» с продолжением. Впоследствии я досочинил ещё три части и собранное обозвал «Алкоголиадой».
Обличение мерзкого порока, который в сотне километров от Москвы издавна принимает размеры эпидемии, женщины, составлявшие подавляющее большинство сотрудников фабрики, поддержали громкими возгласами: «Браво!» Наконец пришло время и «Комиссии по борьбе с пьянством». В ней я несколько прямолинейно изобразил двуличность людей, наделённых правом казнить и в редких случаях прощать оступившихся пролетариев. Тема затрагивалась довольно-таки скользкая: такие органы имелись на каждом предприятии, и мне оставалось догадываться, как отнесутся к моему разоблачению обидчивые удельные князьки. Впрочем, всё когда-то начинается.
«Приговор – морально расстрелять! –
председатель гневно подытожил»
Интонация, с которой я ухнул первые строчки, не годилась для декламации стихов. Скорее, она соответствовала речи фанатичного пропагандиста. Но в тот момент иначе образ не вырисовывался. Третья и четвёртая строчки скользнули на язык, и вдруг я ощутил, что не придал никакого значения рифме к слову «расстрелять». Понятно, что у неё тоже три последние буквы - «ять», а точнее – «ядь», зато первая - «б»! У классиков вообще-то встречается частенько... Но на то они и классики, чтобы им прощались скабрезные вольности.
«- чтоб отныне никакая …»
У меня ещё было мгновение – сориентироваться по ходу и приклеить инородное «пьянь», да видно творческая натура воспротивилась.
«……………………….. ****ь
не светила здесь похмельной рожей!»
После восклицательного знака читать было не для кого: протестуя, зрители покинули помещение «красного уголка». Я в ужасе посмотрел на коллег. Влейман исчезла. Побежала вслед за разъярённой профкомихой. Валерка Вислоухин, боясь оказать поддержку вслух, подмигнул незаметно ото всех. А «все», между прочим, подмигнули незаметно от «озорного поэта».
- Ребята …, - развёл я руками.
- Чего уж там… – перебил Кривилёв.
- С меня …, - намекнул я на обеспечение хорошего настроения во время обратной дороги.
Тамара назад не вернулась. Вместо неё нарисовалось нечто из потустороннего мира. Зомби, не отрывая глаз от пола, приблизилось к нам и замогильным голосом произнесло:
- Полный ****ец!
- Что произошло?
- Эта сволочь, не обращая внимания на уговоры, позвонила сначала Разумовской, по-
том кому-то посолиднее … Короче, «Чёртовой дюжины» больше не существует.
На «красный уголок» обрушился апокалипсис, чума, сибирская язва. Мы с Валеркой почувствовали себя прокажёнными. Из-за наших глупых выходок погибло то, чего иным творческим людям не испытать никогда. Мы же схватили жар-птицу за хвост, но по неопытности не удержали.
- А Эмма Фёдоровна уже отреагировала? – с надеждой спросил Жора.
- Она сказала, чтобы в Доме творчества нашего духу в помине не было, - разбило эти надежды существо, постепенно превращающееся обратно в Тамару.
Когда мы только подъезжали к Тараканово, я представлял, как после концерта всю труппу благодарные Ксюши, Марфуши и Акулины на руках понесут в банкетный зал, где под музыку местного самодеятельного оркестра руководство фабрики вручит нам в объёмных конвертах солидные гонорары. А на столах будут красоваться экзотические фрукты, жирные копчёные колбасы. Рядом сними – амфорообразные сосуды с божественными крепко-градусными нектарами.
О гонораре пришлось забыть. Сторож пенсионного возраста по распоряжению злой профсоюзной тётки вывел оконфузившийся коллектив с территории тайными тропами,
чтобы ненароком мы не попали под град тухлых помидоров. Партизанский отряд преодолел вражеские заслоны и, сделав успешный набег на продуктовый магазин, едва успел вскочить в отъезжающую электричку.
- Все завидовали мне: «Эко денег!» Был загадкой я для старцев и стариц. Говорили про меня: «Академик!» Говорили: «Генерал-иностранец!»
Жора, хлебнув «портвешка», настроил гитару и затянул Галича. Пассажиры образовали вокруг нас плотное кольцо, через которое не смогли пробиться даже контролёры. Отбубнив, словно Александр Аркадьевич, четыре песни Фишман попросил передышку, но толпа потребовала зрелищ, и «Чёртовой дюжине» перед смертью довелось исполнить лебединую песню. Прощаясь и понимая, что наши творческие дороги вряд ли ещё пересекутся, каждый исполнил свои наилучшие (а не тематические) произведения.
Изо всей труппы наиболее известным стал Костя Кривилёв, с годик помаячивший на центральном телевидении в роли популярного ведущего полуночной передачи. Там же, в «Аншлаге» однажды мелькнула, канувшая было в лету, Влейман. О судьбе остальных членов «Чёртовой дюжины» ничего сказать не могу. Не знаю. У меня, как мне кажется, всё ещё впереди. Тьфу, тьфу, тьфу – чтобы не сглазить!
Осенью одна тысяча девятьсот восемьдесят девятого года я понял, почему мне стало тесно в рамках литературного объединения «Восходящая звезда». На протяжении двух лет молодой человек с моей внешностью, отнюдь не поэтической, а скорее похожий на тупорылого работягу, с удовольствием посещал теоретические занятия, которые проводил никому не известный литератор с претенциозным псевдонимом – Вдохновенный. Справедливости ради надо отметить, что знаниями он делился всё-таки полезными и старался донести их до каждого, кто хотел когда-нибудь оказаться рядом с Блоком или Гумилёвым. Ямбы, дактили, метафоры и спондеи я впитывал, как губка. В конце концов мои произведения обрели авторскую узнаваемость, то есть я обрёл своё творческое лицо. Потянуло, на волю, словно птицу, запертую в клетке.
Как-то вечером я возвращался домой на метро. Ехать предстояло от «Молодёжной» до «Каширки» и, чтобы не заснуть в районе «Автозаводской», я купил «Вечёрку» и пару газетёнок из жёлтой прессы. Глаза блуждали по строчкам, не задерживаясь подолгу на какой-либо информации. Они уже примеряли веки-пижаму и просили ночного киномеханика показать хороший, мелодраматический сон. Вдруг в вагоне сверкнула молния. Стоп! Это было на предыдущей странице…. Так-так-так! Вот оно! Некий дом самодеятельного творчества проводит конкурс сатиры и юмора. Желающим принять участие необходимо до такого-то – такого-то прислать прозу, поэзию не более чем на трёх печатных листах. Лауреаты получат дипломы, а лучшие работы напечатают в журнале «Крокодил». Тут я вспомнил, что у меня нет ни одной публикации. Оба-на! Когда судьба подбрасывает такой шанс – его надо использовать. Вдруг я застыл от внезапного открытия: моё творчество, если не считать ранних матерных поделок, вообще не связано с юмором. Что же делать? «Спокойно, спокойно…», - пытался я себя успокоить оставшуюся часть дороги.
Приличных стихов, вызывающих у слушателей приступы смеха, в моей небольшой коллекции не нашлось. Я задумался. Конкурс сатиры и юмо…. Сатиры! Конкурс Сатиры! Ведь злободневные социальные стихотворения и есть – настоящая острая сатира!
«Ночная Москва»... Вряд ли. Уж очень зло: «Только спит человек, как холоп! Хоть – потоп!». Отпадает. «Ошибка»... «Как я посмел – убогий графоман – себя причислить к лежбищу поэтов?» Вроде, неплохо… Зато потом: «Фашист, шалава, пидор, наркоман…» И следом ответ на мои сомнения: «Ну, разве пишет кто-нибудь об этом?» Верно, и оценивать не будут. Сразу – в урну. Может зарисовку про алкоголика отправить, которая пока без названия? Правда, чувствую, написано немного нравоучительно, но, по-моему, в струю. Посмотришь вокруг – спивается народ, почём зря. Не в музеи, да театры ходит, а по винным забегаловкам. Что ж, идея! Завтра в студии с Германовичем посоветуюсь.
Валерий Германович Мясниковский, серьёзный поэт и не менее серьёзный критик отнёсся к моей затее скептически: мол, знаем мы эти конкурсы-шмонкурсы, но ряд ценных советов дал. Во-первых, обозвал творение «Чертовщиной» и, во-вторых, вместо неуклюжей строчки «Приятель, мы, как братья схожи!» безвозмездно подарил другую: «Приятель, не забудь налить мне тоже!» Честное слово – получилось прикольно и не нравоучительно. На следующий день я отнёс стихотворение в приёмную комиссию.
Материалы принимала элегантная женщина неопределённых лет
- Разумовская Эмма Фёдоровна, - представилась она, - Что вы нам принесли, молодой человек? Стихи? Очень интересно! Давайте-ка посмотрим!
Я, перебарывая робость, протянул печатный лист. Эмма Фёдоровна прочитала и вынесла предварительный вердикт:
- Недурно! Недурно! Следующий….
Её протянутая рука незадачливо повисла в воздухе.
- Это всё? – разочарованно спросила она и, когда я, молча, как бы извиняясь за причинённые неудобства, кивнул головой, добавила, - Очень жаль. Некоторые вместо разрешённых трёх вываливают пять – бездарного рифмоплётства или десять – прозаической графомании. А у вас, несмотря на маленький объём – неплохие шансы.
- Спасибо за поддержку, - сподобился я на реплику и на прощание улыбнулся. Эмма Фёдоровна велела ждать звонка. Спустя месяц она позвонила и поздравила с присуждением третьего места. Вручение дипломов должно было состояться в ближайшую среду. К тому же лауреаты обязаны прочесть со сцены свои нетленные, но в пределах установленного регламентом времени, шедевры.
При таком скоплении народа – а я предвидел аншлаг – мне выступать не приходилось. Читал в узком кругу на квартирах, в студии среди знакомых, но чтобы внимал зал, соизмеримый по вместимости с кинотеатром? В общем, я готовился к дебюту. Дикцию отрабатывать не имело смысла: проблемы «-тр-» существовали с детства. Слава Богу, слово «тринадцать» в данном стихотворении отсутствует. Однако, и – «грехов», и – «к гранёным берегам» готовили незримые ловушки.
По несколько раз на дню перед зеркалом я декламировал стихи и чувствовал – чего-то не хватает. С произношением и выражением удалось установить маломальские контакты – хромала артистичность. Я ничего лучшего не придумал, как изобразить кающегося алкоголика. Для верности решил во время выступления держать в руке стакан и в самый кульминационный момент заглянуть в него, делая вид, что общаюсь с неизученной до конца субстанцией, находящейся внутри.
Наступила долгожданная среда. Вечером в доме самодеятельного творчества народу и впрямь было предостаточно. Со многими выступающими присутствовали важные седоволосые тренеры, возможно, из Союза писателей и шумные, простимулированные алкогольными напитками, команды поддержки.
Эмму Фёдоровну я увидел мельком: она улыбнулась, показывая, что – всё в порядке и упорхнула в направлении столика членов жюри. Когда их объявили пофамильно, в мою душу хлынул океан гордости – Андрей Хохонтов, Эммануил Девин, Лев Вовожёнов, Владлен Лахнов и Андрей Гнуков. Знаменитые писатели-юмористы! Значит, талант поэта имярек признали не какие-нибудь чинуши, присосавшиеся к искусству, а признанные корифеи! Мастера острого слова!
Сначала к микрофону вызывали тех, кто награждался поощрительными дипломами. Честно говоря, некоторым я бы навсегда запретил прикасаться к ручке и бумаге. Видимо, их протаскивали настолько волосатые лапы, что у жюри не хватило смелости признать кипы подобного творчества макулатурой.
Первой, кто произвёл пристойное впечатление, оказалась женщина, читавшая афоризмы – Тамара Влейман. Не то чтобы хохотал весь зал, но она говорила доступным языком о женском, наболевшем. Смотрелось – мило. Потом вновь наступила десятиминутная пауза для любителей принародно позевать. Порадовал Валера Вислоухин. Чувствовалось, что он чуть подкорректировал стихотворный текст о Чапаеве, влюбившегося в пулемётчицу Анку, убрав из оригинала народные обороты.
Наконец объявили, что пробил час гениев, и первым, обозвав лауреатом третьей степени и заслуженным юмористом Москвы, пригласили меня. Я сидел в ряду тридцатом, поэтому постарался перелететь проход на крыльях счастья, но он вдруг стал невообразимо узким, и подошвы налились свинцом. Уже на сцене я почувствовал, как задрожали коленки. Когда сознание вернулось, одна рука сжимала микрофон, другая – стакан. Попробуй кто-нибудь тогда вырвать либо ёмкость, либо устройство – не получилось бы!
Из зала донеслось:
- Наливай! Чего боишься?
Ехидную реплику поддержало жюри (по-моему, Вовожёнов):
- Ого! Со своей посудой!
Снова – всеобщее веселье, благодаря которому ко мне вернулась уверенность. Я наполнил лёгкие спёртым воздухом многолюдного помещения и рубанул:
«Опять в кармане ветер ночевал!
Опутали –
стальная паутина
долгов, грехов, застольных подвывал…»
Это было не со мной. Уверяю – в момент написания душой не кривил. Выпить люблю, не спорю. Но чтобы – до последних портков? Никогда! А опустившихся – презираю! Ей, Богу!
«…и лени необъятная перина».
С ленью нас не разлучить. Пробовали и ремнём (в детстве), и плохими оценками (в школе), и лишением премии (на работе) – бесполезно. Наверное, поэтому в девятом классе из предметов, призывающих с их помощью строить планы на будущее, я выбрал литературу. Причём, не целиком – от корки до корки, а только поэзию. «Гроза» Островского, «Что делать?» Чернышевского, «Преступление и наказание» Достоевского проскакали породистыми скакунами мимо моего внимания. Из-за лени.
«А жизнь течёт из горлышка в стакан …»
Неплохо придумано. Пять с плюсом!
«… неутомимой горькою рекою,
и я спешу к гранёным берегам –…»
Ещё – пятёрка. Так недалеко и до общественного признания.
«… найти у них забвенья и покоя.»
Единственная слабая строчка. Положа руку на сердце, признаюсь, что в ней я сомневался с самого начала, с черновика, но на лучшую не хватило вдохновения. Финал стихотворения был изменён благодаря постороннему взгляду, а этот недочёт Валерий Германович пожалел. Вряд ли он его не заметил: профессионалы отмечают сильное и никудышное моментально.
«Но вижу я, как в зеркале воды
чудовище речное строит рожи…»
Бр-р-р-р! Жуть!
«…и голосом осипшим говорит:
- Приятель, не забудь налить мне тоже!»
Зал принял не так, как хотелось бы: хлопали вежливо, ради приличия. «Да, пошли вы …», - я получил диплом, электронный будильник и откланялся.
Также третье место заняли (вполне заслуженно) – пухленький афорист Костя Кривилёв и писатель-сатирик Владимир Мельниченко. Вторые – поэт Игорь Вершин и писатель, о котором я в жизни больше никогда не слышал. А упоминавшиеся мной лауреаты по приглашению Эммы Фёдоровны вошли в состав концертного коллектива «Чёртова дюжина». Кривилёв внёс толковое рационализаторское предложение – добавить двух приличных бардов. Так появились – Денис Заводов и Жора Фишман. Репертуар Дениса состоял из собственных песен. Жора молился на Галича. Исполняя его песни, он даже придерживался (кстати, очень похоже) авторской интонации. Программу составляли, беспощадно критикуя друг друга, сообща. Каждый пытался вырваться на ведущие роли, прослыть проницательным режиссёром. Из-за мелких склок труппа едва не развалилась, не дав ни одного концерта. Спасла положение, используя право родителя, Эмма Фёдоровна.
- Я здесь командую, вашу мать! – закричала она, разнимая во время очередных разборок, воюющие таланты.
- А почему Вершин называет меня бездарем? – возмущался раскрасневшийся и потный Вислоухин.
- Да потому что ты только матом умеешь писать, - пустил ядовитую стрелу Игорь, - Я лично не представляю, каким образом ты свои стихи в народ выпустишь! Нас сразу же в «дурку» запрут.
- Я разве на конкурсе шёпотом стихи читал?
- Успокойся, Валера, ты громко читал, - согласилась Разумовская.
- И кто-нибудь слышал хоть одно нецензурное слово, слетевшее с моего языка?
- Конечно, нет! – сказал я, и, обращаясь к остальным, добавил, - Ребята, чего мы делим? Славу, до которой, по правде говоря – десятилетия? Деньги? Так они пока не заработаны. Наверное, имеет смысл – успокоиться и уважать того же Вислоухина за то, что он решил писать нестандартно.
- Прислушайтесь к умному человеку, - посоветовала Эмма Фёдоровна. Я в ответ по благодарил, как это делали аристократы девятнадцатого века, расшаркавшись.
Итак, вскоре в свет вышла афиша:
ТВОРЧЕСКАЯ ЛАБОРАТОРИЯ
«ЧЁРТОВА ДЮЖИНА»
1. Тамара Влейман – женские афоризмы.
2. Игорь Вершин – полусерьёзный поэт.
3. Денис Заводов – весёлый бард.
4. Владимир Мельниченко – писатель-сатирик.
5. Валерий Вислоухин – озорной поэт.
6. Константин Кривилёв – мужские афоризмы.
7. Жора Фишман – грустный бард.
8. Сергей Серый (от автора - мой несостоявшийся псевдоним) – грозный поэт.
ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ РУКОВОДИТЕЛЬ –
Разумовская Эмма Фёдоровна.
Первые два концерта (к сожалению, бесплатных) – в медицинском училище и ДК «Комсомолец», для номенклатурных работников, прошли с успехом. Нам, всем без исключения, зрители аплодировали, как Андрею Вознесенскому, Михаилу Жванецкому или Кларе Новиковой. Представитель райкома партии сказал, что мы идём правильным путём, и дал добро на дальнейшую деятельность. Таким образом, пользуясь покровительством серьёзных инстанций, зимой нам удалось несколько раз выступить за жалкие копейки. Но грошовые заработки не могли омрачить внутренней атмосферы, ради которой девять, справедливо включая художественного руководителя, талантливых человек, собирались, частенько жертвуя свободным временем, на репетиции, более похожие на чайно-винные посиделки.
К мартовскому празднику Эмма Фёдоровна пробила первый выезд за приделы кольцевой дороги. Те же партийные товарищи порекомендовали наш коллектив известной на всю страну Таракановской спичечной фабрике. Только добираться надлежало своим ходом – на электричке. Зато ставки за выступление предлагались удвоенные.
В условленный час на вокзал прибыли все без опоздания, кроме нашей кормилицы. Эмма Фёдоровна неожиданно слегла с высокой температурой. Она экстренно дозвонилась до Тамары и вручила той бразды правления. Поэтому афористка Влейман при встрече выглядела на десять сантиметров выше, чем обычно. Чтобы избежать ненужных склок, ею был придуман хитрый ход: мол, сама не напрашивалась, если желаете – можете устроить перевыборы. Валерка Вислоухин раскрыл было «рупор свободы», но, наткнувшись на жёсткий взгляд Кривилёва, заткнулся. Остальные не сочли нужным накалять обстановку.
Нам откровенно повезло, что время отъезда не совпало с часом пик, когда тысячи работяг набиваются в вонючие вагоны, толкаются, понося престарелое правительство. Эта неуправляемая разномастная толпа уже усиленно гнала план на токарных станках, развозила тонны раствора по стройкам. Я подумал – а ведь неспроста талантливые люди зачастую бывают не только не поняты основной массой, но и в жизни редко с ней пересекаются. Значит, там, в заоблачных мирах, кому-то нравится то, что, например, поэт и ассенизатор живут в разных плоскостях.
Мы заняли целый отсек и ещё два места в соседнем, которые достались Вершину и Мельниченко. Впрочем, они особенно не возражали и сразу пустились в философский междусобойчик. Оставшаяся «шестёрка» до «кольцевой» несла вразброд дорожную ахинею и только, когда за окнами пошли мелькать деревеньки, Тамара предложила перелистать сценарий выступления. В принципе, программа не подвергалась частым изменениям, правда, иногда пополнялась новыми произведениями, которые вытесняли «пенсионеров». Едва заключительный номер прошёл сквозь горнило худсовета, Влейман предупредила Вислоухина, чтобы он ни на секунду не расслаблялся. И правильно. Валерка ведь – ходячая бомба замедленного действия, и где-нибудь в дальнейшем она должна была сдетонировать.
На Таракановской фабрике встретили отлично: ковра только от проходной не постелили. Председатель профкома, женщина-колобок, каталась вокруг нас с подобострастной улыбкой, готовая удовлетворить любую нашу прихоть. Со всех сторон доносился уважительный шепоток: «У-у-у! Артисты из Москвы приехали!» Подумалось – вот, попадёшь ненароком в глушь запредельную с «крутой» сопроводиловкой, и обласкают нежнее, чем Кобзона с Ротару. Им бы, конечно, отвели под выступление городской дом культуры. Нас определили в «красный уголок», предназначенный для партийных и менее значимых собраний.
- Уважаемые рабочие и работницы! – попросила тишины профсоюзный лидер спичечников, - У нас в гостях знаменитый коллектив сатиры и юмора «Чёртова дюжина», состоящий из лауреатов (как же это слово возвышает человека в чужих глазах!) городских и всесоюзных конкурсов (загнула тётка)!
Последовали обязательные, продолжительные аплодисменты. Затем колобчиха представила Тамару Влейман. Наш «лидер» тоже не ударила лицом в грязь. Растянула до ушей полные губы и заверила, что нигде такого сердечного приёма мы не встречали. Заодно она пообещала смешное и интересное выступление. А мы должны были стать гарантами её опрометчивого обещания. Начинали ведь самые дисциплинированные….
И вот пришла очередь …
- А сейчас озорной поэт Валерий Вислоухин приоткроет завесу над засекреченными до сегодняшнего дня некоторыми эпизодами из жизни Василия Ивановича Чапаева, его верного оруженосца Петьки и лихой пулемётчицы Анки.
Озорной поэт, поддерживаемый дружными, словно заранее отрепетированными, репликами типа: «Не тушуйся, парень!», бодро взошёл на трибуну.
Половину стихотворения, вплоть до точки кипения, когда надо было в строчке «как е***ёт его ломом» заменить на удобоваримое «долбанёт», он прочитал на «отлично». Но что-то сложилось не так, что-то переклинило извилины Вислоухина.
В помещении сверкнула молния. Зрителям, оглоушенным нецензурным ломом, понадобилась психологическая (кое-кому и медицинская) помощь.
Воспользовавшись всеобщим шоком, Валерка скомкал концовку и спрятался за наши героические спины. И вовремя. Потому что коршуном налетела председатель профкома. Тамарка даже не успела наскрести двадцать восемь слов-Панфиловцев, чтобы выдержать
столь агрессивный натиск.
- Это как называется? Концертная бригада следственного изолятора? Да откуда вас только выкопали, таких хулиганов?
- Пр-р-роизошла т-т-техническая накладка, - попыталась оправдаться Влейман.
- В тридцать седьмом за публичную матерщину срока приличные навешивали, - угрожающе напомнила та, от которой зависела судьба выступления, - Впрочем, если накатать соответствующую бумагу – а свидетелей, между прочим, целый красный уголок – неизвестно, какими окажутся последствия.
Тамара извинялась минут двадцать. Подошёл и Вислоухин. Сказал, что ему очень стыдно и он раскаивается. Наконец, когда вся труппа чуть ли не упала на колени, колобчиха смилостивилась. Инцидент, казалось, был исчерпан.
Второе отделение отличалось от первого разительно, как творчество Николая Гумилёва от бездарной галиматьи Демьяна Бедного. Помещение опустело наполовину. Те, кто остался, сидели в тревожном ожидании новых фортелей. Повторный выход нашкодившего поэта у них ассоциировался с падением Тунгусского метеорита. Кто-то заткнул уши, кто-то ушёл в себя. Но, к счастью, на этот раз Валерий не согрешил. Провинциальные люди вздохнули с облегчением. Кривелёв с Фишманом, выступавшие следом, окончательно отреставрировали развалившийся престиж «Чёртовой дюжины». Мне надлежало поставить жирную добродушную точку.
В первом отделении я читал стихотворение о ворах и специально для женщин лирическое «Кто, как не я …». Не сказать, что после исполнения я стал любимцем публики, но набрал изрядное количество баллов и мог бы вполне соперничать за это звание с коммуникабельным Костей. И вот на суд щепетильной публики я впервые выносил знаменитую «Чертовщину» с продолжением. Впоследствии я досочинил ещё три части и собранное обозвал «Алкоголиадой».
Обличение мерзкого порока, который в сотне километров от Москвы издавна принимает размеры эпидемии, женщины, составлявшие подавляющее большинство сотрудников фабрики, поддержали громкими возгласами: «Браво!» Наконец пришло время и «Комиссии по борьбе с пьянством». В ней я несколько прямолинейно изобразил двуличность людей, наделённых правом казнить и в редких случаях прощать оступившихся пролетариев. Тема затрагивалась довольно-таки скользкая: такие органы имелись на каждом предприятии, и мне оставалось догадываться, как отнесутся к моему разоблачению обидчивые удельные князьки. Впрочем, всё когда-то начинается.
«Приговор – морально расстрелять! –
председатель гневно подытожил»
Интонация, с которой я ухнул первые строчки, не годилась для декламации стихов. Скорее, она соответствовала речи фанатичного пропагандиста. Но в тот момент иначе образ не вырисовывался. Третья и четвёртая строчки скользнули на язык, и вдруг я ощутил, что не придал никакого значения рифме к слову «расстрелять». Понятно, что у неё тоже три последние буквы - «ять», а точнее – «ядь», зато первая - «б»! У классиков вообще-то встречается частенько... Но на то они и классики, чтобы им прощались скабрезные вольности.
«- чтоб отныне никакая …»
У меня ещё было мгновение – сориентироваться по ходу и приклеить инородное «пьянь», да видно творческая натура воспротивилась.
«……………………….. ****ь
не светила здесь похмельной рожей!»
После восклицательного знака читать было не для кого: протестуя, зрители покинули помещение «красного уголка». Я в ужасе посмотрел на коллег. Влейман исчезла. Побежала вслед за разъярённой профкомихой. Валерка Вислоухин, боясь оказать поддержку вслух, подмигнул незаметно ото всех. А «все», между прочим, подмигнули незаметно от «озорного поэта».
- Ребята …, - развёл я руками.
- Чего уж там… – перебил Кривилёв.
- С меня …, - намекнул я на обеспечение хорошего настроения во время обратной дороги.
Тамара назад не вернулась. Вместо неё нарисовалось нечто из потустороннего мира. Зомби, не отрывая глаз от пола, приблизилось к нам и замогильным голосом произнесло:
- Полный ****ец!
- Что произошло?
- Эта сволочь, не обращая внимания на уговоры, позвонила сначала Разумовской, по-
том кому-то посолиднее … Короче, «Чёртовой дюжины» больше не существует.
На «красный уголок» обрушился апокалипсис, чума, сибирская язва. Мы с Валеркой почувствовали себя прокажёнными. Из-за наших глупых выходок погибло то, чего иным творческим людям не испытать никогда. Мы же схватили жар-птицу за хвост, но по неопытности не удержали.
- А Эмма Фёдоровна уже отреагировала? – с надеждой спросил Жора.
- Она сказала, чтобы в Доме творчества нашего духу в помине не было, - разбило эти надежды существо, постепенно превращающееся обратно в Тамару.
Когда мы только подъезжали к Тараканово, я представлял, как после концерта всю труппу благодарные Ксюши, Марфуши и Акулины на руках понесут в банкетный зал, где под музыку местного самодеятельного оркестра руководство фабрики вручит нам в объёмных конвертах солидные гонорары. А на столах будут красоваться экзотические фрукты, жирные копчёные колбасы. Рядом сними – амфорообразные сосуды с божественными крепко-градусными нектарами.
О гонораре пришлось забыть. Сторож пенсионного возраста по распоряжению злой профсоюзной тётки вывел оконфузившийся коллектив с территории тайными тропами,
чтобы ненароком мы не попали под град тухлых помидоров. Партизанский отряд преодолел вражеские заслоны и, сделав успешный набег на продуктовый магазин, едва успел вскочить в отъезжающую электричку.
- Все завидовали мне: «Эко денег!» Был загадкой я для старцев и стариц. Говорили про меня: «Академик!» Говорили: «Генерал-иностранец!»
Жора, хлебнув «портвешка», настроил гитару и затянул Галича. Пассажиры образовали вокруг нас плотное кольцо, через которое не смогли пробиться даже контролёры. Отбубнив, словно Александр Аркадьевич, четыре песни Фишман попросил передышку, но толпа потребовала зрелищ, и «Чёртовой дюжине» перед смертью довелось исполнить лебединую песню. Прощаясь и понимая, что наши творческие дороги вряд ли ещё пересекутся, каждый исполнил свои наилучшие (а не тематические) произведения.
Изо всей труппы наиболее известным стал Костя Кривилёв, с годик помаячивший на центральном телевидении в роли популярного ведущего полуночной передачи. Там же, в «Аншлаге» однажды мелькнула, канувшая было в лету, Влейман. О судьбе остальных членов «Чёртовой дюжины» ничего сказать не могу. Не знаю. У меня, как мне кажется, всё ещё впереди. Тьфу, тьфу, тьфу – чтобы не сглазить!
