Не в помятой футболочке,
Не в семейных трусах —
Весь одет я с иголочки,
И цветок в волосах.
Я в костюме при бабочке,
Весь такой из себя,
Душка, прелесть и лапочка.
И все смотрят, любя.
Золочёные запонки
У меня в рукавах.
Все пытаются бабоньки
Обладать мной в правах.
На дела на амурные
Нынче мне наплевать:
Из себя весь гламурный я —
Шик и блеск! Благодать!
Может быть, чуть брутальности
Мне добавил бы взгляд?
Но при нашей фатальности,
Ну, на кой он мне ляд?
Я в костюме при бабочке,
Без эмоций, как сноб.
Снизу — белые тапочки,
И уложен во гроб.
Тапки те безразмерные —
Это тоже гламур:
Чтобы был в них, наверное,
Не стеснён сильно жмур.
Чую, ночью могильщики
Умыкнут мой костюм —
И на рынок, в Текстильщики,
Там костюмчик — тю-тю...
С ним и бабочку, запонки
Отдадут ни за грош.
Ну а я — душка-лапонька
И без всяких одёж!
Не в семейных трусах —
Весь одет я с иголочки,
И цветок в волосах.
Я в костюме при бабочке,
Весь такой из себя,
Душка, прелесть и лапочка.
И все смотрят, любя.
Золочёные запонки
У меня в рукавах.
Все пытаются бабоньки
Обладать мной в правах.
На дела на амурные
Нынче мне наплевать:
Из себя весь гламурный я —
Шик и блеск! Благодать!
Может быть, чуть брутальности
Мне добавил бы взгляд?
Но при нашей фатальности,
Ну, на кой он мне ляд?
Я в костюме при бабочке,
Без эмоций, как сноб.
Снизу — белые тапочки,
И уложен во гроб.
Тапки те безразмерные —
Это тоже гламур:
Чтобы был в них, наверное,
Не стеснён сильно жмур.
Чую, ночью могильщики
Умыкнут мой костюм —
И на рынок, в Текстильщики,
Там костюмчик — тю-тю...
С ним и бабочку, запонки
Отдадут ни за грош.
Ну а я — душка-лапонька
И без всяких одёж!