С голубого ручейка
Начинается река....
из песни
В просторной комнате провинциальной гостиницы было чисто, яркий свет лампочки без абажура освещал голые белые стены и по-солдатски заправленные койки, на одной из которых спиной ко мне лежал грузный пожилой мужчина. Из-под одеяла топорщился седой венчик вокруг розовой макушки. Продавленная сетка почти касалась пола, остающийся просвет сужался и расширялся в такт беззвучному дыханию спящего.
Как выстрел сработал выключатель, погасивший, казалось, не только свет, но и звуки. Будто выдернули шнур телевизора. Дневные усталость, настроения, пропитавшие тело и душу, приготовились уступить место желанному отдыху, долгожданному сну...
– Фьюит, – услышал я то ли уже во сне, то ли еще наяву.
Звук не был похож ни на что когда-нибудь слышанное мною в жизни: нежный, тонкий, мелодичный, еле уловимый в сурдокамерной тишине комнаты, он просуществовал мгновение, но уже успел вызвать сожаление по поводу своего исчезновения.
– Фьюууиит, – повторила темнота чуть продолжительнее и суше.
Ещё сохраняя улыбку, но насторожившись, я приподнялся на локте и через секунду услышал звуки, похожие на шелест листьев кустарника от легкого ветерка. Он периодически исчезал и появлялся, «мужая», будто порывы ветра крепчали, прибавляя время от времени к шуму ветвей легкие нетерпеливые завывания, напоминающие песню закипающего самовара. Процесс развивался лавинообразно, и пока я понял в чём дело, завывание переросло в мощный басовитый рев, сопровождаемый визгом и хрюканием. Это храпел сосед.
Меня обожгла мысль о предстоящей бессонной ночи, но ещё больше я был поражен тем, что храп не будил соседа! А между тем какофония громкостью и многообразием дошла до уровня духового оркестра, репетирующего в антракте. Казалось, подъезжает колонна самосвалов: звенели оконные стекла, застучал стакан о бок старомодного графина, завибрировал дощатый пол, распахнулась дверь...
Вдруг шум перекрыло какое-то булькание, потрясшее кровать: сетка прогнулась до упора, и сосед, стукнувшись боком об пол, застонал: «Ох, боже мой, боже мой!» Повернулся на другой бок и замолк. Да так, будто перестал дышать вообще.
В неправдоподобной тишине откуда-то издали донесся ласковый перестук колес уходящего поезда. Он показался мне нежной колыбельной песней. Напрягшееся до судорог тело доверчиво расслабилось. Мне стало неловко за чувство неприязни, только что испытанное к незнакомому старому и, наверно, больному человеку, чуть было не отнявшему, а теперь подарившему мне блаженство.
Гримаса досады сменилась счастливой улыбкой. Она медленно сползла с лица на слабеющее в неге тело. Да, да, мое тело улыбалось, будто растворяясь в тишине и предвкушая покой...
- Фьюит, – услышал я то ли уже во сне, то ли еще наяву.
Начинается река....
из песни
В просторной комнате провинциальной гостиницы было чисто, яркий свет лампочки без абажура освещал голые белые стены и по-солдатски заправленные койки, на одной из которых спиной ко мне лежал грузный пожилой мужчина. Из-под одеяла топорщился седой венчик вокруг розовой макушки. Продавленная сетка почти касалась пола, остающийся просвет сужался и расширялся в такт беззвучному дыханию спящего.
Как выстрел сработал выключатель, погасивший, казалось, не только свет, но и звуки. Будто выдернули шнур телевизора. Дневные усталость, настроения, пропитавшие тело и душу, приготовились уступить место желанному отдыху, долгожданному сну...
– Фьюит, – услышал я то ли уже во сне, то ли еще наяву.
Звук не был похож ни на что когда-нибудь слышанное мною в жизни: нежный, тонкий, мелодичный, еле уловимый в сурдокамерной тишине комнаты, он просуществовал мгновение, но уже успел вызвать сожаление по поводу своего исчезновения.
– Фьюууиит, – повторила темнота чуть продолжительнее и суше.
Ещё сохраняя улыбку, но насторожившись, я приподнялся на локте и через секунду услышал звуки, похожие на шелест листьев кустарника от легкого ветерка. Он периодически исчезал и появлялся, «мужая», будто порывы ветра крепчали, прибавляя время от времени к шуму ветвей легкие нетерпеливые завывания, напоминающие песню закипающего самовара. Процесс развивался лавинообразно, и пока я понял в чём дело, завывание переросло в мощный басовитый рев, сопровождаемый визгом и хрюканием. Это храпел сосед.
Меня обожгла мысль о предстоящей бессонной ночи, но ещё больше я был поражен тем, что храп не будил соседа! А между тем какофония громкостью и многообразием дошла до уровня духового оркестра, репетирующего в антракте. Казалось, подъезжает колонна самосвалов: звенели оконные стекла, застучал стакан о бок старомодного графина, завибрировал дощатый пол, распахнулась дверь...
Вдруг шум перекрыло какое-то булькание, потрясшее кровать: сетка прогнулась до упора, и сосед, стукнувшись боком об пол, застонал: «Ох, боже мой, боже мой!» Повернулся на другой бок и замолк. Да так, будто перестал дышать вообще.
В неправдоподобной тишине откуда-то издали донесся ласковый перестук колес уходящего поезда. Он показался мне нежной колыбельной песней. Напрягшееся до судорог тело доверчиво расслабилось. Мне стало неловко за чувство неприязни, только что испытанное к незнакомому старому и, наверно, больному человеку, чуть было не отнявшему, а теперь подарившему мне блаженство.
Гримаса досады сменилась счастливой улыбкой. Она медленно сползла с лица на слабеющее в неге тело. Да, да, мое тело улыбалось, будто растворяясь в тишине и предвкушая покой...
- Фьюит, – услышал я то ли уже во сне, то ли еще наяву.
