Утомив себя песенками ля-минорными,
Я решил, а займусь-ка я крупными формами.
На глаза мне попалась из мрамора статуя,
И решил: сочиню-ка сегодня кантату я.
И пускай эта форма не очень знакомая,
Вот, решил, сочиню-ка, пока сижу дома я.
Приманить вдохновенье пытался я вкрадчиво.
И по комнате долго круги наворачивал,
Пил коньяк-арманьяк и закусывал сушками,
А потом появились зелёные с ушками.
И была их мелодия спетая хитрая,
Уводила отсюда меня нагло в их края.
Я записывал, как откровение, музыку,
Я нанизывал ноты, как будто бы бусы у
Той, что манит вдали. От которой я ликовал,
У которой боготворил лика овал.
Да и как не любить мне такую. Да, впрочем, что…
Быть дворецким я даже готов был в её шато.
А под утро остался один человечек, и
Он заботливо пледом укрыл мои плечики,
На щеках моих вытер дорожки от пьяных слёз
И бутылки пустые, как эти стихи, унёс.
Не случилось проснуться, ребята, вас радуя.
Сочиню-ка, пожалуй, попозже кантату я.
Я решил, а займусь-ка я крупными формами.
На глаза мне попалась из мрамора статуя,
И решил: сочиню-ка сегодня кантату я.
И пускай эта форма не очень знакомая,
Вот, решил, сочиню-ка, пока сижу дома я.
Приманить вдохновенье пытался я вкрадчиво.
И по комнате долго круги наворачивал,
Пил коньяк-арманьяк и закусывал сушками,
А потом появились зелёные с ушками.
И была их мелодия спетая хитрая,
Уводила отсюда меня нагло в их края.
Я записывал, как откровение, музыку,
Я нанизывал ноты, как будто бы бусы у
Той, что манит вдали. От которой я ликовал,
У которой боготворил лика овал.
Да и как не любить мне такую. Да, впрочем, что…
Быть дворецким я даже готов был в её шато.
А под утро остался один человечек, и
Он заботливо пледом укрыл мои плечики,
На щеках моих вытер дорожки от пьяных слёз
И бутылки пустые, как эти стихи, унёс.
Не случилось проснуться, ребята, вас радуя.
Сочиню-ка, пожалуй, попозже кантату я.
