Они не любили друг друга, но жили вместе. Квартирный вопрос, что говорить. Привыкли, притерпелись: деваться некуда. Они и правда были очень разными и совсем не подходящими для совместной жизни. Хотя её с трудом можно было назвать совместной: скорее каждый сам по себе, но в одной семье, в одной квартире. Две яркие индивидуальности.
Если раньше, в далёкой молодости, они спали вместе, греясь общим теплом, то с возрастом эта необходимость отпала, и за каждым из них закрепилось своё законное место: она выбрала себе диван в гостиной, а он детскую спальню. Он вообще души не чаял в детях. Провожал и встречал из школы, ходил с ними гулять, носился как молодой по двору, участвовал в детских забавах. Семью для него олицетворяли прежде всего эти двое: старший и безусловно любимый мальчик и младшая (тоже родная и дорогая) девочка.
Она была равнодушна к детям. Можно сказать, благосклонно терпела их присутствие в доме, но никаких особых чувств не демонстрировала. Когда они ласкались к ней, она какое-то время покорно выносила их нежности, а потом вставала и уходила с независимым видом: мол, у меня свои дела. И только когда дети заболевали, она начинала волноваться и проявлять к ним внимание. Однажды она три дня не отходила от девочки, которая слегла с тяжёлым гриппом, и лишь когда малышка пошла на поправку, покинула свой пост. Потом она даже не вспоминала о своих тревогах: все опять вошло в свою колею, мир снова вертелся вокруг неё.
То, что она считала себя центром вселенной, не вызывало сомнений. Она и не пыталась это скрывать. Такая красивая, такая ухоженная, такая элегантная! Разве было что-нибудь важнее её внешности, её комфорта, её самочувствия, её обезжиренных завтраков, её тёплого пледа на диване? Его раздражала её привычка заботиться о себе и самозабвенно погружаться в уютный собственный мирок. Ведь есть на свете дела поважнее, чем вечно заботиться собственной чистоте, наводить марафет, разглядывать придирчиво свою драгоценную особу: что бы ещё подправить в этом безусловно выдающемся творении природы? Она и ходила аккуратно, словно боясь запачкаться об этот несовершенный мир. Чуть что — брезгливо морщила носик: Фу! Фи!
Фу — это, конечно, был он. Он — шумный, вечно грязный, вечно топал и передвигался так, что стены тряслись. Он не умел скрывать свои эмоции, и у него был очень громкий голос. И от него плохо пахло. Да-да! Потому что он редко мылся. Разве так можно? Мытье он часто заменял купанием в реке. А как он ел! Давился, глотал не жуя, издавал при этом ужасные звуки и тряс головой. И никогда не умывался после принятия пищи, никогда! Потом лез целоваться к детям своей перепачканной мордой. Кошмар.
Он любил ездить на дачу. Резвился на природе с ребятами, бегал на речку, радовался от всей души. Она предпочитала сидеть на крыльце и жмурилась от удовольствия на ярком солнышке. В сад выходила под вечер и гуляла среди клумб и кустов. Аккуратно, чтобы не запачкать белые носочки грязной землёй.
Однажды он загулял. Исчез. Дети плакали, звали его. Она тоже немного волновалась. Странно все-таки: когда его нет — чего-то не хватает. Хотя спокойнее, конечно. Нет этой бестолковой суеты и беготни. Он вернулся через три дня. Грязный, избитый, с заплывшим глазом. Виноватый. Она только фыркнула: явился — не запылился. Не особо ждали. Но в глубине души была рада: все на месте. А как счастливы были дети!
Так и прошла целая жизнь. Дети выросли и уехали кто куда, он и она состарились. Они так и не смогли понять друг друга. Да и немудрено. Потому что он — собака, а она — кошка.
Если раньше, в далёкой молодости, они спали вместе, греясь общим теплом, то с возрастом эта необходимость отпала, и за каждым из них закрепилось своё законное место: она выбрала себе диван в гостиной, а он детскую спальню. Он вообще души не чаял в детях. Провожал и встречал из школы, ходил с ними гулять, носился как молодой по двору, участвовал в детских забавах. Семью для него олицетворяли прежде всего эти двое: старший и безусловно любимый мальчик и младшая (тоже родная и дорогая) девочка.
Она была равнодушна к детям. Можно сказать, благосклонно терпела их присутствие в доме, но никаких особых чувств не демонстрировала. Когда они ласкались к ней, она какое-то время покорно выносила их нежности, а потом вставала и уходила с независимым видом: мол, у меня свои дела. И только когда дети заболевали, она начинала волноваться и проявлять к ним внимание. Однажды она три дня не отходила от девочки, которая слегла с тяжёлым гриппом, и лишь когда малышка пошла на поправку, покинула свой пост. Потом она даже не вспоминала о своих тревогах: все опять вошло в свою колею, мир снова вертелся вокруг неё.
То, что она считала себя центром вселенной, не вызывало сомнений. Она и не пыталась это скрывать. Такая красивая, такая ухоженная, такая элегантная! Разве было что-нибудь важнее её внешности, её комфорта, её самочувствия, её обезжиренных завтраков, её тёплого пледа на диване? Его раздражала её привычка заботиться о себе и самозабвенно погружаться в уютный собственный мирок. Ведь есть на свете дела поважнее, чем вечно заботиться собственной чистоте, наводить марафет, разглядывать придирчиво свою драгоценную особу: что бы ещё подправить в этом безусловно выдающемся творении природы? Она и ходила аккуратно, словно боясь запачкаться об этот несовершенный мир. Чуть что — брезгливо морщила носик: Фу! Фи!
Фу — это, конечно, был он. Он — шумный, вечно грязный, вечно топал и передвигался так, что стены тряслись. Он не умел скрывать свои эмоции, и у него был очень громкий голос. И от него плохо пахло. Да-да! Потому что он редко мылся. Разве так можно? Мытье он часто заменял купанием в реке. А как он ел! Давился, глотал не жуя, издавал при этом ужасные звуки и тряс головой. И никогда не умывался после принятия пищи, никогда! Потом лез целоваться к детям своей перепачканной мордой. Кошмар.
Он любил ездить на дачу. Резвился на природе с ребятами, бегал на речку, радовался от всей души. Она предпочитала сидеть на крыльце и жмурилась от удовольствия на ярком солнышке. В сад выходила под вечер и гуляла среди клумб и кустов. Аккуратно, чтобы не запачкать белые носочки грязной землёй.
Однажды он загулял. Исчез. Дети плакали, звали его. Она тоже немного волновалась. Странно все-таки: когда его нет — чего-то не хватает. Хотя спокойнее, конечно. Нет этой бестолковой суеты и беготни. Он вернулся через три дня. Грязный, избитый, с заплывшим глазом. Виноватый. Она только фыркнула: явился — не запылился. Не особо ждали. Но в глубине души была рада: все на месте. А как счастливы были дети!
Так и прошла целая жизнь. Дети выросли и уехали кто куда, он и она состарились. Они так и не смогли понять друг друга. Да и немудрено. Потому что он — собака, а она — кошка.
