Иванов всю сознательную жизнь коммунизм строил. В год по кирпичику закладывал. И не то чтобы это ему нравилось, но все строили – и он со всеми. Зарплата не велика, но вовремя, хлеб в магазине – копейки. Пару раз даже в пансионат мотался строительниц коммунизма кадрить.
А после перестройки, сами понимаете, цены сумасшедшие. О пансионате и разговора нет – это только для новых русских. А Иванов как был пролетарием, так им и остался. Похудел, рёбра наружу, лицо бледное, как полотно. На женщин глаз не поднимается, поскольку все остальное в плачевном состоянии.
– Что же ты такой бледный? – приставали к нему окружающие. – Как снятое молоко!
Иванов только рукой махал:
– Демократы! Чего с них возьмешь? Нет выхода!
И вдруг в один прекрасный день встречают его друзья, а у него румянец во всю щеку.
– Что это? – удивились они. – Как это?
– А так! – хитро прищурился Иванов. – Ни за что не догадаетесь. Ну уж ладно, скажу. Красным я стал. К Зюганову подался. Как видите, результат налицо. Так что, выход есть, товарищи!
А после перестройки, сами понимаете, цены сумасшедшие. О пансионате и разговора нет – это только для новых русских. А Иванов как был пролетарием, так им и остался. Похудел, рёбра наружу, лицо бледное, как полотно. На женщин глаз не поднимается, поскольку все остальное в плачевном состоянии.
– Что же ты такой бледный? – приставали к нему окружающие. – Как снятое молоко!
Иванов только рукой махал:
– Демократы! Чего с них возьмешь? Нет выхода!
И вдруг в один прекрасный день встречают его друзья, а у него румянец во всю щеку.
– Что это? – удивились они. – Как это?
– А так! – хитро прищурился Иванов. – Ни за что не догадаетесь. Ну уж ладно, скажу. Красным я стал. К Зюганову подался. Как видите, результат налицо. Так что, выход есть, товарищи!
